Мне прежде всего понравился перечень поднятых в
книге вопросов. Но по некоторым вопросам я имею и опыт, и свое мнение отличное от Маритена.
. Если положения Маритена мне нравились я их приводил без комментирования.
Шрифтом Bold выделен текст Маритена. Мои комментарии - простой шрифт. .
Artoil-A.
Этот факт, что по природе своей Искусство и Мораль образуют два автономных мира, не
имеющих по отношению друг к другу непосредственной и внутренней субординации. Может
быть, субординация и существует, но внешняя и косвенная. Эта внешняя и косвенная
субординация подвергнута отрицанию:
1. игнорируется в анархическом требовании тотальной безответственности художника:
2. в тоталитарном требовании, полностью отдающем художника на служение людям, - все,
что написано, должно поступать под контроль.
Artoil-a
Замечу, что в тоталитарном государстве игнорируется право собственности на продукт
труда художника. Помню, как еще в СССР, в Измайлово ко мне подошел англичанин и спросил: «… а
как вывезти картины из России…». Я ответил, что это можно сделать, но нельзя. (Без
взятки, но надо знать, кому и как давать). Так, что контроль не государственный, а
бандитский. Т.е. надо знать то, во что превращается тоталитарное государство усилиями
его чиновников.
В обоих случаях игнорируется одна и та же истина: что домен
Искусства и домен Морали образуют два автономных мира, но внутри того же
человеческого субстрата.
2 , Искусство есть некая потенция …..
3 Практического Интеллекта, а именно та его потенция, которая
относится к сотворению долженствующих быть сделанными предметов.
4 Но в отличие от Благоразумия,
которое равным образом есть некое совершенство Практического Интеллекта, Искусство
имеет в виду благо произведения - не благо человека. Благо, которого добивается искусство, не
есть благо человеческой воли, но благо самой продуцируемой вещи. Оскар Уайльд был хорошим
томистом, когда он написал: "То обстоятельство, что человек - отравитель, не может
служить аргументом против его прозы". Что заявляет по этому вопросу Фома
Аквинский? "Благо, отыскиваемое искусством, не есть благо человеческой воли
или пожелательной способности (собственно благо человека), но благо самих
вещей, сделанных или продуцированных искусством. По этой причине искусство
не предполагает правильности пожелания"
Заметим, что, пребывая на службе у красоты и поэзии, артист, служит
абсолюту, он любит абсолют, он порабощен абсолюту такой любовью, которая
требует себе все его бытие, плоть и дух. Он не может согласиться ни на какое
разделение. Клочок неба, укрытый в темном убежище его духа, - я имею в виду
творческую или поэтическую интуицию - есть первейшая заповедь, которой
должны подчиняться его верность, послушание и внимание.
Этот нюх, это терпеливое коварство имел в виду Дега,
когда он говорил: "Картина - это вещь, требующая не меньше козней, плутней и
порочности, чем совершение преступления".
Рассмотрим другой пункт: какое качество определяет, что мое действие
благо? Благо есть полнота бытия. Но вещь тогда достигает полноты своего
бытия, когда она образована в соответствии с формой, требуемой ее природой.
Ну что ж! То, что человеческое действие может быть хорошим или дурным,
и составляет его внутреннюю моральную ценность. Это понятие моральной
ценности не имеет ничего общего с понятием эстетической или артистической
ценности.
Художественная ценность относится к произведению, моральная ценность
относится к человеку. Грехи человека могут послужить сюжетом или материалом
для произведения искусства, а искусство может сообщить им эстетическую
красоту; без этого не было бы романистов. Опыт в моральном зле может даже
внести нечто в культивирование способности искусства, - я хочу сказать,
акцидентальным образом, не по необходимому требованию самого искусства.
Artoil-a
Эстетизация греха – основа успеха художника. Это востребовано потому, что создает или
укрепляет защитную мотивацию зрителя или покупателя картины. Например, старый жанр
«Вакханалии».
Работая с понятием ценности, мы пребываем в статичном порядке вещей - в
том, который Аристотель именует формальной причинностью .
Перейдем к динамическому порядку вещей, порядку действования, или
эффектуации, в экзистенции; мы будем иметь дело с другим компонентом домена
Морали - с понятием цели, и притом последней цели.
По необходимости природы человек не может пользоваться своей свободой,
не может действовать иначе как в стремлении к счастью.
Artoil-a
Это противоречит главной заповеди тренировок: «… тренирующее воздействие должно быть
дискомфортным, а его объем определяется сроком сверх- восстановления». Кроме того, теория
управления говорит, что следование только на «благо» может привести к цепи катастроф, если не
знаешь порядка действий.
То, что художник в качестве художника любит превыше всего, есть красота, в которой должно
быть рождено произведение.
Artoil-a
Не всегда красота – иногда и уродство ради катарсиса. Поэтому скорее цель - катарсис зрителя.
В действительности мы не можем желать быть дурными, не можем желать
творить зло, поскольку это зло.
Моральное обязательство - не следствие социальных табу. Моральное
обязательство есть принуждение, оказываемое интеллектом на волю. Мы
усматриваем, например, что совершить убийство - зло.
Здесь в моей власти сделать выбор, противоположный моей совести и
противоположный моральному обязательству. Я могу сказать: это акт
предосудительный, - но мое благо в том, чтобы насытить мою ярость: я
достигну этим убийством того, что больше люблю, и тем хуже для всеобщего
закона! моральное обязательство, взятое на уровне экзистенциального выбора, зависит от
нашего видения ценностей, а не от нашего устремления к последней цели. Если я совершу зло, я
не достигну своей последней цели. Но я морально обязан избегать зла не потому, что я не
достигну своей последней цели на путях зла. Я морально обязан избегать зла
потому, что, совершая зло, я стану дурным, и потому, что я не могу желать
быть дурным.
Artoil-a
Некоторым образом интерпретирую понятие кармы. Зло богемы предполагает и носителей,
торгующих секс - рабынями, наркотой, чужими квартирами и т.п. А осмотрительность при
существовании в этой среде граничит с паранойей и требует незаурядного лицедейства,
иначе «несколько» укоротится жизнь. Примеры на моей памяти. Да и ниже у автора книги.
Я добавлю, что есть свойство успешного бизнесмена- нюх убийцы.
На практике в художественном бизнесе России может уцелеть или священник, или такой
бизнесмен. Поэтому свойством художника является черта, расщепляющая психику на
обыденную и творческую.
На мой сайт я поместил некоторые свои литературные опыты.
У меня было два пути:
- эротическая литература, а у меня достаточен опыт человеческих отношений, но скорее я
оставлю это для картин – вакханалий;
- терминальный анализ, когда творца ставят на грань жизни и смерти.
Но почему – то привлекла именно красота игр со смертью. Скорее фрейдистской
необходимостью лечить психику от сталинского посева человеческих костей, взошедшего в
душах детишек сидельцев ГУЛАГа или детишек их ВОХРы. Поэтому, если художник хочет
творить, то он должен быть всем, находясь в шкуре дичи при притравке стай, естественно
платя за право быть творцом - собой и близкими.
Если художник, уступая опрометчивым моральным увещаниям, решается предать вверенную ему
одному истину и свою художническую совесть, он ломает внутри себя одно из орудий,
одно из священных орудий человеческой совести, и постольку оскорбляет самое
моральную совесть.
У всех подлинных художников и поэтов изобилие человеческого материала только
способствовало строгости, с которой все было подчинено благу произведения и субординировано
внутренней автономности этого в-себе-сущего космоса.
Субстанция человека неизвестна ему самому. Когда вещи охватывает эмоция, для поэта
пробуждаются вместе и вещи, и его Я в некотором особом роде познания - темном, по сути
своей невыговариваемом, которое может быть выражено только в произведении; и это есть
поэтическое познание. Отсюда очевидна роль субъективности, роль Я в познании и работе
поэта.
Более или менее строгая каноничность искусства есть условие второго порядка; когда-то она
могла быть благоприятным условием, ибо скрывала искусство от него самого. Но осознание себя
и в то же время свобода, к которым искусство приобрело вкус, - это хорошие опасности,
мобилизующие поэзию.
Это самораскрытие творческого Я было благословением в той мере, в которой оно происходило
на линии поэзии как таковой. Но оно играло обратную роль, когда переходило на линию
материальной индивидуальности человека, на линию Я как ревнивого собственника и центра
ненасытных притязаний.
Artoil-a
К вопросу самораскрытия. Думаю, что читатель не знаком с теорией графов. И не поймет
что такое построение минимального остовного дерева на орграфе, вершины которого
художественные изделия, а ребра – работа, результатом которой является художественное
изделие.
Но представим обыкновенное дерево, листья которого будущие шедевры. Развилки веток
уже сделанные изделия, а участки веток показывают после какие делаются работы.
Художнику надо, наступая на развилки веток, подняться к кроне и сорвать листик шедевра.
Так я утверждаю, что конкретный «высший» результат недостижим без предварительного
достижения промежуточных результатов. И задача саморазвития прежде всего поиск комбинации
целей и безопасных, и быстрых путей их достижения. Законы управления говорят
то, что оптимальный путь выхода на вершины творчества строится широким фронтом
исследования ближайших промежуточных целей – худ. изделий (ближних развилок ветвей).
Рассмотрим теперь девиз, обратный девизу "Искусство для Искусства", девиз, строящий свою
притягательность на духовном благе послушания социальным, политическим или
гуманистическим инстанциям. Он гласит: "_Искусство для народа", или "Искусство для
общества".
… в частности, случай художника, который поставил перед собой задачу нести радость
красоты не только классу привилегированных, но и массе непривилегированных.. В
действительности попытки поставить самое творческую деятельность на службу простого
народа (common people) по большей части провалились.
Но когда этот лозунг применяется в реальности, он оказывается в связи с претензиями
тех, кто, выступая от имени человеческого общества, желал бы возвести потребности или
идеалы своего общества в ранг правила творчества, правила, которое действует в самом
процессе продуцирования произведения. Взятый в этом смысле девиз "Искусство для народа"
безоговорочно игнорирует, мир искусства как такового, ценности творческого интеллекта,
факт, что художник есть художник. Но ошибка состоит в данном случае в том, что
эту истину ложно понимают, злоупотребляют ею и в итоге приходят к убеждению,
что моральная или социальная ценность произведения должна войти в самое сферу творчества,
как ее высший регулятор.
Artoil-a
Здесь несколько не так.
В рамках тоталитарного общества можно ввести интересы правителей
в механизмы продуцирования произведений искусства.
При рыночном методе – массовый художественный продукт строится на интерпретации
«ходовых» образцов. Фактически канонов. Я как – то проанализировал несколько десятков тысяч
мини фото натюрмортов и пейзажей. Выбрал пару десятков вариантов для своих интерпретаций.
Искусствоведы это обзывают как «китч». Ну, тогда пусть хотя – бы скопируют натюрморты Хеды,
Хуисума, Снайдерса, или пейзажи Саврасова и Шишкина, Андрияки. Техника этих мастеров
быстро ставит всех на место. Именно техника исполнения главенствует в любимых народных
шлягерах.
;
Как сказала одна художница: «… из картины нули ее цены должны выскакивать...»
И это также искусство. Не будет же серьезным возражение против массового исполнения
русских песен и романсов разными певцами на многих концертах. Да, в этом случае главенствует
уровень интерпретации канонических образцов. И ниже следующий отрывок книги фактически
определяет технический уровень интерпретаций.
То, что называют заказом, то есть положение дел, при котором некий
покровитель, будь то правитель или богатый меценат, нанимает художника на
предмет выполнения определенной задачи, я отнес бы к первой категории. Здесь
мы имеем дело с проблемой, поставленной перед художником извне; она
ограничивает простор возможностей, но решает ее исключительно творческая
активность художника.
.
В другом упомянутом мной случае, когда поэт повинуется некой дорогой
ему идее или страсти - и притом идее или страсти, удаленной по своей сути от
духовного творчества, как социальная идея или социальная страсть, -
присутствует, без сомнения, серьезный риск, ибо такая страсть или такая
идея, до тех пор пока она не интегрирована творческим опытом или интуитивной
эмоцией, остается по отношению к искусству посторонним фактором и постольку
может вытеснить требования искусства или паразитировать на них.
Так где же все-таки истина?
По поводу отношений искусства или поэзии с подлинной нравственностью,
или с истинным совершенством человеческой жизни, я предложил бы на пробу три
соображения, касающиеся,
1. влияния нравственных перемен в душе художника на искусство и его произведение;
2. - эстетических добродетелей;
3. - поэтического опыта.
Чистота художника - это истинная чистота, купленная ценой страданий тварного ума, в
добавок символ чистоты более высокой; символизируя, она ее подготовляет.
Поэтический опыт есть собранность души в ее средоточии, где мир и
субъективность познаются в единстве неким потаенным, не понятийным путем.
Опыт этот не есть опыт мистический. Он занят сотворенным миром и загадочными
отношениями тварных сущностей между собой, а не началом всего сущего в его
надмирном единстве. Потаенное знание, несомое поэтическим опытом, добывается
через эмоциональное переживание, а не при посредстве сострадательной любви.
Прежде всего обнаруживается, что художник в своей самой интимной
творческой сфере живет интеллектуализированными чувствами и получаемыми от
них наслаждениями.
Теперь, существует ли способ приобщиться к подобному знанию -
особенно вступая с ним в столь близкий контакт, который предполагается
творчеством, - без того, чтобы войти в сообщничество и сговор с этими
воображаемыми существами, и без того, чтобы испытать на себе отголоски их
пороков и их инфернальности?
Монах покинул все, чтобы посвятить свою жизнь достижению совершенства;
и я скажу, что, каким бы ни было его личное поведение, сама направленность
ремесла, которым он занят, способствует движению к этому совершенству.
Теперь, я думаю, мы можем вплотную подойти к рассмотрению трех уже
упомянутых аргументов, выдвигаемых теми, кто убежден, что единственная
надежда, оставленная художнику, - это служить Маммоне.
Во-вторых, существует несколько инфантильное представление, что
романист или драматург, чтобы знать то, о чем он говорит, должен обязательно
погружаться в стихию человеческого греха и гоняться за приобретением личного
опыта по части тех расстройств и болезненных страстей, которыми страдают его
персонажи. На самом деле ему достаточно заглянуть в свой внутренний мир -
мир подавленных побуждений и разных чудовищ, укрывшихся в его собственном
сердце. Самонаблюдение, а не какой-либо опыт греха (всегда бедный и
ограниченный) - лучший водитель по лабиринтам зла.
Artoil-a
Категорически не согласен. Уровень зла может быть таким, что обыденное сознание
никогда не осмелиться его исследовать. Например, вопрос о соучастии в массовых убийствах.
Но охрана и руководство концлагерей «с успехом» в этом участвовала.
Да, это стало предметом великих произведений искусства. Да, при этом десятилетиями
отлавливали душегубов. Так, что своего внутреннего мира для оценки цивилизационных
процессов явно не достаточно. Нужны знания, нужна религия.
И последнее утверждение о чудотворстве оставлю на совести автора.
Мне представляется, что любой поэт, любой художник, который долгие годы
боролся, стремясь к истинной цели человеческой жизни, вероятно, скажет
вместе с Леоном Блуа: "Я мог бы стать святым, чудотворцем. Но я стал
литератором"*. Скажет в тот самый момент, когда душа его глубочайшим образом
преобразится любовью.
